Кошка
Я живу хорошо. У меня есть дом, в котором я, правда, бываю редко. Больше — зимой. Или когда на дворе холодно и сыро.И что, скажите на милость, делать в доме летом? У меня есть сад, и никто не мешает мне забираться на самые высокие ветки. А там — птицы. Знаете, я очень люблю птиц. И певчих тоже. И воробьев люблю. В этом пристрастии есть даже нечто порочное. Так говорят многие люди!.. Что еще есть у меня? Прекрасный хлев, где изумительно пахнет парным молоком и совсем немножко — навозом. А еще в глубине двора есть большой сеновал. Это настоящие джунгли, в которые забираешься — и чувствуешь себя настоящим вольным зверем!..
Мне много лет, у меня уже два десятка отпрысков разного возраста. Видите, вон они, разномастные, занимаются своими делами повсюду! А их отцы до сих пор воюют между собой за право подарить мне следующего.
Мне порой кажется, что никакой другой жизни и не было. И не было маленькой городской квартирки с таким скрипучим полом, по которому даже я не могла пройти беззвучно. И не было бесконечно стрекочущей пишущей машинки. И не было этой женщины за машинкой. Она испускала дым изо рта — противный вонючий дым, от него у меня першило в горле и хотелось чихать. Скажите на милость, зачем только люди это делают? Правда, эта женщина меня кормила. И ей нравилось, когда я сидела у нее на коленях. Она говорила мне, что я хорошая, красивая, самая-самая лучшая… В новой жизни мне, честно говоря, не хватает этих маленьких смешных глупостей. Но все это чепуха! И к жизни, простой суровой жизни, имеет мало отношения.
Я не знаю, кем была мне эта женщина. Может быть, матерью? Но у нее был еще один Малыш — такой ласковый и гладенький. Не похожий ни на меня, ни на моих детей. Когда Женщина сердилась, Малыш плакал. И я утешала его и рассказывала сказки. Я сама их придумывала, и ему они нравились. А еще я учила его, что это не очень опасно, когда она сердится. Это ненадолго. Только не надо в этот момент ей попадаться под руку. И еще не надо ее дразнить, даже если очень хочется. И все обойдется…
У них было не очень сыто. Иногда мы с Малышом делили на двоих последнее куриное яйцо из холодильника (настоящих живых кур с пушистенькими маленькими цыплятами я в то время и не видывала). А иногда ему перепадала предназначенная мне рыбка… Женщина же дымила сигаретой и попивала свой чай.
И все же я любила их. Несмотря на их бедность и мою зависимость от них. Несмотря даже на мое неутолимое одиночество… Я часто жаловалась и показывала жестами, как мне одиноко! А она только приговаривала: «Понимаю, все понимаю! Но не могу же я на тебе жениться!» Она смеялась, но в глазах у нее была тоска. Может, потому, что и у нее никого не было, кроме Малыша? И ей тоже было плохо от одиночества?
А потом они вдруг засуетились. И суетились несколько месяцев. Вещи начали уходить из дома. Ушел из кухни холодильник, из комнаты — большой шкаф. Потом — стол и чудесное огромное зеркало, в которое я так любила смотреть, и с которым играла, как с живым существом. Это называлось — уезжать. В какую-то Германию. Не спрашивайте, я не знаю, что это такое! А от меня Женщина прятала глаза — она никогда раньше так не делала. Малыш все спрашивал: «Возьмем ее с собой?» Ее — это меня, значит. Женщина молчала. И я поняла, что — могут и не взять. Но я не хотела с ними расставаться! Они были моей семьей. Как же так?! Она же сама говорила, что я красивая, хорошая, самая лучшая на свете!.. Может, она теперь так не думает?!. Но я докажу…
Я старалась. Я читала ее мысли по глазам. Я пряталась, когда она меня не хотела видеть,. И отзывалась на первый же зов. Я ела, что давали — и не просила добавки. Я играла с Малышом даже тогда, когда мне этого вовсе не хотелось.
«Мам, ну возьмем ее с собой?» — снова спросил Малыш.
«Нет, — сказала она, — у нее нет документов, ее могут не пропустить через границу.»
И тогда мне стало все равно. Нужно было отвыкать от них, раз они меня бросают. Пускай себе складывают свои книги и посуду в чемоданы! Пусть едут!.. Я гордая. Я никогда о них не вспоминаю. У меня другая жизнь — и куда лучше той, прежней. И еще я забыла, что такое слезы. В первый и последний раз я плакала, когда чужие люди пришли, чтобы забрать меня из того единственного дома, который я любила.
Июнь 2000 г.