ПЛАТОК
Воскресенье, 1/12/2013ПЛАТОК
Ребенок впервые зашевелился во мне как раз в тот день. Странно: словно кто-то
внутри кнопки нажимает. Я шла домой. И хотела рассказать. Я была как бы маленькая
вселенная.
— Мы должны расстаться,- сказал он, едва я переступила порог квартиры.
— Надолго?- поинтересовалась я, чуть не рассмеявшись его торжественному тону. Он всегда так! Командировка какая-то — и он уже не то, что в панике. Но — собирает мужество, чтобы оторваться от дома. И от меня. Я знала это, и мне всегда в первый момент было смешно. Тяжело — после. У него, как я подозревала, как раз наоборот.
— Навсегда, — сказал он.
— Почему — расстаться?
Он молчал. Ходил по комнате. Курил, зажигая одну сигарету за другой. И ничего не
хотел объяснять. Что-то нес про немытые стекла, про свою маму, которая меня терпеть не
может. И еще про какую-то Валентину, которая работала у него на заводе секретаршей
директора. Валентина была красивая, длинноногая — и стерва, какие редко встречаются. Они
учились когда-то в одном классе. И он любил рассказывать, как из-за этой Валентины
совершались разные безумства. Так вот сейчас он еще сказал, что собрался жениться на
ней. Мол, первая любовь не умирает. И еще что-то в том же роде. В общем, все это было вранье. Он даже не заботился о правдоподобии. А взгляд все убегал куда-то. И я не могла его поймать, этот взгляд. И ничего, ну абсолютно ничего не понимала.
А он ходил по комнате, как заведенный. И чуть не сшиб меня с ног, когда я
случайно оказалась у него на пути. Чтобы удержаться на ногах, я обняла его. Я не хотела
его любви — вдруг поняла, что мы действительно расстаемся. И что он мне лжет.
И чего-то боится. Все это на него было совершенно не похоже. И мне было плохо.
А потом мы лежали на диване. И я вслушивалась в его тяжелое дыхание. Руки его
обжигали меня. Но про маленькую вселенную я ничего не сказала. И не положила его
ладонь туда, где стучалось его дитя.
Через неделю я уезжала. Чемоданы стояли в углу. С минуты на минуту должно было прийти такси.
— Знаешь, я хочу попросить тебя об одной вещи, — сказал он.- Не звони мне. И
вообще, не интересуйся моей жизнью. Я обещаю тебе то же самое. Ладно?
Я кивнула…. За окном заголосило подошедшее такси.
Я сдержала свое обещание. А вот он отыскал меня. В роддоме того города, где жили мои родители. И где я родила свою дочь. Передал бульон из курицы (сам варил), книжку — почитать, а еще смешной камушек, похожий на сердечко, найденый им когда-то на
Черном море. Курицу я съела, книжку вернула непрочитанной, а камушек поставила на
тумбочку, перевернув так, что он был похож уже не на сердце, а на полтуловища —
ягодицами вниз.
Потом он звонил мне домой. Спрашивал, как я назвала девочку. И почему-то обиделся, что в графе «отчество» в свидетельстве о рождении его имя не фигурирует.
— Выполняю обещание, — сказала я.
— А на кого похож ребенок? — осторожно спросил он.
— На самого себя, — уклончиво буркнула я.
— Можно приехать посмотреть?
— Нет. Этого не нужно.
— Почему?
— Потому что я этого не хочу. Уже не хочу.
Любашка расплакалась. Пора кормить! Но прежде, чем положить трубку, я спросила:
— Слушай, а почему все же мы расстались?
Короткие гудки отбоя были мне ответом. Я пошла кормить дочку, поправляя
сползающий с плеч черный платок
Этот платок, огромный, с бахромой, был мне подарен когда-то давно. Не помню, по
какому случаю — но уж точно без всякого намеке на траурность. Я не снимала его всю
беременность. И потом еще — пока он не потерялся. Подозреваю, что моя мама, которая по
сей день ничего не знает об истории, предшествовавшей рождению внучки, спрятала этот
платок. Подальше от траурных ассоциаций. Если б траур можно было снять так же просто,
как потерять платок!
х х х
— А я знаю, где мой папа,- радостно сказала четырехлетняя Любаша, когда я вела ее
домой из детского сада,- Он умер! Да? (Откуда она это взяла?!)
— Да, — ответила я. И зачем-то добавила:
— Разбился на мотоцикле, когда ехал к нам с тобой.
— У Антошки тоже папа умер. И он с мамой ходит к нему на могилку. А где мой папа похоронен? Почему мы к нему не ходим?
— Это далеко, — сказала я.
И разревелась. Любаша гладила мои руки своими холодными ладошками и, успокаивая, приговаривала:
— Мамочка, не плачь! Не надо! Мы обязательно к нему поедем! Да? И цветочки
красивые принесем!
Больше мы к этой теме не возвращались. Я даже слово «папа» избегала. А через три
года дочка вдруг сказала:
— Покажи мне, где папа похоронен!
Это было совсем недавно. В конце мая. Мне казалось, что я хорошо знаю свою девочку. И я пообещала свозить ее на могилку перед началом учебного года, в конце августа. Любаша обычно забывает обещанное. Но уж если не забудет, то вцепляется мертвой хваткой.
«Слово надо держать!»- этого я требую от нее. И сама вынуждена выполнять то, что пообещала. Даже если пообещала так, сдуру. Если я не буду этого делать, то и от нее требовать не смогу.
Так вот, на днях Любаша вспомнила:
— Послезавтра мы едем в Ригу? Да?
— Зачем? — удивилась я.
— На папину могилку. Ты же мне обещала!
Перед этим она долго возилась с календарем, что-то искала в нем. Усиленно шевеля
при этом губами.
— Ну, посмотри! Вот, послезавтра — воскресенье. А в понедельник уже первое
сентября. А ты сказала, что поедем в конце августа.
Мы собирались ехать сегодня. Я не знала, что буду делать. И чем все это кончится.
Но Любаше нужна хоть могилка отцовская — куда цветы приносить.
…Мне позвонила подруга, его сестра:
— Ты знаешь, что Олег позавчера на мотоцикле разбился? Я только что с похорон.
— Приезжай ко мне, — сказала я.
И она приехала. И мы пили водку, которую я вообще-то не пью. Но отовариваю талоны. Бутылка в месяц — жидкая валюта, мой подарочно-взяточный фонд. Так вот сейчас мы пили эту самую водку, вспоминали всякую всячину — благо, вспоминать было что… Она ничего не знала о том, что меня связывает с ним. Вот только знала, что я жила у него в доме, когда меня вышибли с работы за стихи в самиздате, и квартирная хозяйка отказала в жилье.
— Да, а ты знаешь, почему он тогда тебя с квартиры попер?-неожиданно спроси она. — К нему из КГБ приходили. Помнишь, он в командировку на Кубу собирался? Так
ему сказали, что если он тебя не выставит, то не видать ему Кубы, как своих ушей. Между
прочим, ты ушла оттуда вовремя. У него начался страшный запой. Соседи несколько раз
милицию вызывали. Всю посуду перебил. Костер на полу разжечь пытался. Я приезжала,
заходила к нему — ужас!
А на Кубу, кстати, его так и не пустили. Из-за запоя или из-за меня, не знаю.
1993 г.